4 марта 1945 года родился Дитер Мaйер (Dieter Meier) - швейцарский музыкант и концептуальный художник, фронтмен дуэта Yello, основанного в 1979-м году архитектором и саунд-дизайнером Борисом Бланком и бизнесменом-художником Дитером Мaйером. Бланк и Мaйер — прекрасные дилетанты, которые никогда не учились ни музыке, ни кино, потому, как говорят, и преуспели. Сочиненные виртуозом сэмплинга Бланком и озвученные медовым баритоном жовиального Мaйера, композиции дуэта завоевали весь мир.

Автор текстов Yello, режиссер всех клипов и вокалист Дитер Майер родился в Цюрихе, и его биография достойна авантюрного романа. У его отца, богатого банкира, было два сына – Бальтазар и Дитер. Бальтазар основал чулочную мануфактуру «Fogal», а Дитер сбежал из родового замка и подался в искусство. Отчисленный с юрфака, он пять лет провёл в игорном доме в качестве профессионального игрока, был журналистом, писал книги, рисовал картины, снимал авангардные фильмы и играл в гольф за сборную Швейцарии. После неожиданного успеха его первой выставки «Иллюстрации к процессу мышления» Майера пригласили в Нью-Йорк, где его странные выходки прочно закрепили за ним славу безнадежного идиота, который бесится с жиру.

Хэппенингам и закидонам этого человека позавидовали бы и Леннон с Йоко Оно. Так, на протяжении нескольких дней Майер стоял у стен культурного центра Швейцарии и занимался тем, что наводил на прохожих револьвер, а у ног агрессора красовался плакат: «Этот человек стрелять не станет». Затем «этот человек» поставил на углу 67-й улицы и 8-й авеню прилавок и открыл торговлю словами, предлагая купить на выбор «Да» или «Нет» и получить за это доллар и сертификат (за день Майер «продал» 98 слов). Огородив участок на площади, он вывалил в кучу 100 тысяч заранее отобранных железяк и на протяжении пяти дней собирал их в мешочки – по сто предметов в каждый. Однажды он весь день с 30-секундным интервалом фотографировал циферблат часов, потом устроил в Люцерне выставку этих снимков длиной 132 метра. 6 мая 1970 года Дитер ходил по улицам Мюнхена, каждую минуту останавливаясь, чтобы поставить на асфальте штемпель с указанием точного времени своего прибытия в эту точку. 10 июля 1971 года он разделил площадь в Цюрихе диагональной полосой и выдавал всем, кто её пересекал, свидетельство об этом событии с указанием точного времени. На привокзальной площади в Касселе в перрон долгое время была вбита металлическая пластина с гравировкой: «23 марта 1994 года с 15 до 16 часов на этом месте будет стоять Дитер Майер». В 1979 году очередь дошла до музыки: Майер создал группу The Assholes («Задницы»), откуда его и похитили Бланк и Перрон.

Голос у Майера был не ахти какой, но петь по большому счёту и не требовалось: для Майера группа была очередной игрушкой, хотя цели у этой «игры» были по меньшей мере глобальные: ни много ни мало – «Нейтрализация фактора времени и посильная помощь всему человечеству в его возвращении к детскому восприятию мира».

Дитер Мaйер:

После окончания школы я пошел учиться на юриста. В университете мне было жутко скучно, так я увлекся игрой в покер и стал профессиональным игроком. Покер — это как бокс, разница только в том, что боксерский матч длится час, а игра в покер может растянуться на сутки. Игрок — одинокий волк, который подсажен на игру. Для него не существует ничего за пределами стола, он озабочен только тем, как выжить в игре. Все проблемы и вопросы, которые могут возникать у человека, вытесняются игрой. Это побег из реальности.

Я оставил покер ради съемок фильмов — новой страсти, в которую я ушел с головой. По иронии судьбы, в свою последнюю игру я выиграл больше всего денег. Я играл на чужие 5 тысяч долларов — и в конце выиграл 40 тысяч. Мы поделили с моим партнером деньги пополам — каждому по 20 штук. Видимо, боги игры хотели, чтобы я вернулся. Но я навсегда вышел из клуба с толстой пачкой денег в кармане и направился в рыбный магазин — купить лосося. Очень хотелось есть. Я съел лосося, полюбовался тем, как рассветное солнце отражается в водах Цюрихского озера, и стал думать, что мне делать с этой кучей денег. Неожиданно мне пришла в голову мысль — куплю-ка я гитару. Я сроду не играл на гитаре, а тут вдруг захотелось. Я пошел в магазин музыкальных инструментов и попросил у продавца лучшую гитару — тот выбрал акустический инструмент ценой в 6—7 тысяч долларов. Я сказал ему, что беру его — заверните. «Но как же так, — удивился продавец, — вы должны попробовать поиграть на инструменте, чтобы понять, нравится ли он вам, чтобы оценить звук». Я объяснил ему, что играть не буду — не умею и у меня руки пахнут рыбой, потому что я только что ел лосося. Продавец сказал, что он так не может, и стал сам играть мне на этой гитаре. Ему профессиональная гордость не позволяла продать гитару просто так.

Поскольку на гитаре я играть не умел и учиться не собирался, я снял с нее все струны, кроме одной. На одной струне я бренчал сутками: «Бам-бам-бам-бам». А потом стал напевать под этот бой все, что придет в голову. Так я увлекся пением. Если бы я не выиграл в последнюю игру 20 тысяч и не купил гитару, я бы не стал певцом. Почти все важное, что произошло со мной в жизни, произошло по воле случая.

До Yello я играл в разных группах. Одна называлась Fresh Color, а другая — The Assholes. Мой принцип был — никогда не репетировать. Я выходил на сцену к музыкантам и импровизировал что есть сил — от шепота переходил к крику и обратно. После одного такого концерта я четыре недели не мог разговаривать. Я устраивал абсолютно анархические импровизации, которые в большинстве случаев заканчивались полной катастрофой. Публике это было мало интересно. Нам нередко приходилось выступать перед аудиторией из двух человек, и я прекрасно помню концерт, на который вообще никто не пришел.

Свою арт-карьеру я начал с кино — я снимал низкобюджетные экспериментальные фильмы. Я работал с кадром, с макросъемкой, с наслоениями изображений. Отсюда и появились видеоклипы Yello, большинство из которых я снял сам. Я начал снимать, когда понятия «видеоклип» еще не существовало, — я делал фильмы под музыку Бориса Бланка. Снимал на макролинзы разные объекты — например, чашку с кофе или кусок фольги, медленно перемещая камеру вдоль него. Снимал на 16-миллиметровую камеру. Потом монтировал. Я называл свою технику «движущиеся фрески». Я снимал эти фильмы для сценического дизайна — предполагалось, что мы будем выступать на фоне этих проекций. Потом эти фрески превратились в клипы Yello, некоторые из них входят в коллекции современного искусства галерей и музеев.

Одной из моих первых работ как художника был уличный перформанс. На одной из площадей Цюриха я отгородил участок — 4 на 4 метра, на который привел грузовик и выгрузил 100 тысяч металлических палочек. Я неделю сидел в этом квадрате и сортировал эти палочки в мешки — по тысяче в каждом. Я ходил на эту площадь как на работу — с 8 до 12 и с часу до 6. Две недели спустя в одном из баров ко мне подошел человек, представился директором музея современного искусства в Люцерне, сказал, что узнал во мне того художника с палочками, и предложил мне сделать выставку в его музее. «Конечно, да, — ответил я, — но мне нечего выставлять». «У тебя есть четыре месяца» — сказал директор музея, — «за это время ты придумаешь, что выставить». Так я стал концептуальным художником и считал себя им до 1976 года. У меня была вполне успешная карьера — выставки в галереях и музеях, в 1972-м я принимал участие в Documenta. Но в 1976-м я решил оставить арт-мир, потому что понял: этот мир полностью контролируется узким кругом людей — критиков, кураторов, галеристов, от отношений с которыми и мнения которых зависит судьба любого художника, желающего международного признания. Для меня это было невыносимо и невозможно. Поп-музыка гораздо более демократична. Сейчас я, кстати, возвращаюсь к искусству — по абсолютной случайности, как и все, что происходит со мной в жизни. У меня состоялись большие выставки в Гамбурге, Карлсруэ и Штатах. Но я уже не отношусь к арт-миру — мне просто приятно видеть свои работы выставленными в музее.

Я был в Москве в 1982 году. Это были бесславные времена мистера Тихонофф — совсем непохожие на нынешние. Я пробыл здесь 10 дней и был потрясен контрастом двух миров, сосуществовавших в Москве, — официального и подпольного. Подпольную Москву мне показал человек, случайно встреченный мной на Красной площади, — он хотел купить у меня пиджак, в котором я вышел прогуляться. По-моему, он был двойным агентом — спекулянтом и информатором спецслужб одновременно, и тем не менее он устроил мне невероятную экскурсию. На следующий день он подъехал к моей гостинице на огромной машине, украшенной флагами Вооруженных сил СССР. Снаружи она выглядела как джип, а внутри была обустроена как лимузин. Это было представительское авто какого-то генерала, и вот так мы раскатывали с ним по городу 10 дней кряду. Он показал мне цыганский рынок, расположенный в каких-то катакомбах, где за доллары можно было купить что угодно. Еще я помню нелегальный клуб с названием что-то вроде «Норвегия», где была дискотека, батареи бутылок и главное украшение интерьера — большая скульптура, собранная из пачек сигарет Marlboro, которые, разумеется, нельзя было приобрести легально. Мне удалось побывать на приеме посольства Люксембурга, куда пригласили самых свободомыслящих советских поэтов, писателей, диссидентов и музыкантов. Это был остров художников, где я познакомился с очень интересными людьми. Эти параллельные миры — официальный, где все запрещено, и неофициальный, где люди обменивались идеями со страстью, более сильной, чем на Западе, — меня потрясли. В Советском Союзе, где, казалось бы, свободное искусство, поэзия и музыка были под запретом, они существовали и имели большее значение, чем в Европе и Штатах. Когда я вернулся из Москвы в Нью-Йорк, где тогда временно жил, я написал об этом эссе.

Я очень неусидчивый человек, несистематический. Я не могу долго и упорно работать над чем-то. Мой творческий процесс подобен грибнице — он распространяется во все стороны. Невидимо — под землей. Потом проходит дождь, и на поверхность внезапно выскакивает гриб. Например, мне очень нравится писать, но я очень ленивый человек, который к тому же не умеет концентрироваться. Я, как китаец за обедом, пробую со всех десяти тарелок, стоящих передо мной. А для писателя это плохо. Ему нужно сосредоточиться на книге, пока он ее не закончит. Для меня это возможно единственным способом — уехать на свою ферму в Аргентину, которая расположена за 500 километров от ближайшего города, и запереться на ней в абсолютном одиночестве. Тогда, после двух-трех недель тотального безделья, когда уже совершенно нечем заняться, я сажусь писать. Именно поэтому я издал всего одну книгу и над еще одной повестью работаю уже лет 10 — и мне предстоит еще много работы. Еще я издал автобиографию «Out of Chaos», но она больше походит на фотоальбом с подписями — так что за настоящую книгу не считается.

25 лет назад я дал денег одному приятелю, который хотел открыть часовую компанию. Дела у него идут хорошо — компания производит отличные часы. Я с ним периодически встречался все это время, но никогда не знал, чем он занимается, и не лез выяснять подробности. Я относился к этому делу несерьезно, хоть и ссудил на него немалую сумму. Таков мой главный принцип: не относиться к вещам и к себе серьезно. Это чрезвычайно важно!

Поделиться в социальных сетях

Код вставки для вашего сайта или блога: